Ее дорога.

[Селена Фирн]

Выжженная поляна лунных цветов – это то первое, что помнила о себе Белая. Скелеты цветов – тонкие паутинки – стояли не шевелясь в безветрии черного поля. Пламя угасло уже давно, уже не тлели даже и угли, но над безмолвным кладбищем цветов яркими вспышками голубели звезды, и Белая возвела пораженный, слезный взгляд к небу от мертвой земли. В восхищении глядя на звезды, она почти смеялась, радуясь тому, что цветы вовсе, оказывается, и не погибли, просто теперь они цветут на небе. Просто чтобы оказаться там, им нужно было здесь сгореть, и родиться там заново. Все было просто…
Время шло, но она все равно верила звездному взгляду ночного неба, верила в то, что это – цветочный путь в рай.
Первой стаи, в которой родилась, Белая лишилась рано, щенком-подростком. На них напала армия одного из аристократов. Вместе со своими Белая билась до последнего, а очнувшись на поле боя, увидела вокруг только трупы. Юная волчица пошла наугад, выжженным лесом, но одиночество ее длилось недолго. Она встретила остатки другой стаи, тоже более чем наполовину уничтоженной той же армией, и осталась с ними. Тогдашний вожак, по кличке Седой, почел добрым знаком появление в стае белой волчицы. Он был настоящим волком – словно стальным; несгибаемым, фанатичным.
Они жили в полуподземных лабиринтах бывшей военной базы невдалеке от города, и со временем ее стая становилась все меньше – волки уходили охотиться, но возвращались не все. Пещеры, где они обитали, представляли собой сырые катакомбы, и Белая неделями не видела ни солнечного, ни лунного света. Вожак, и двое его помощников - все искали рай, что-то разнюхивали в катакомбах, и их подолгу не было со стаей. Один из помощников – крупный темно-коричневый волк с ярко-желтыми глазами, со странной кличкой Свет, взял на себя заботу о Белой. Он много говорил ей о рае, хотя она тогда не спрашивала. Он приходил сам, и рассказывал ей легенды – каждый раз, как только возвращался из скитаний по темным лабиринтам пещер. Белой и много после, снились иногда его светло-золотые теплые глаза, мерцавшие во тьме мягким огнем, когда он рассказывал.
Волки думали, что в этих мрачных пещерах их не найдут; но однажды люди пришли и туда. Они использовали отравленный газ, который распространился мгновенно. Белая почувствовала муторную дурноту, и упала; она видела кусок черного от плесени потолка, и была готова к тому, что это последнее зрелище в ее жизни, но крепкие зубы, сомкнувшиеся на ее загривке, и с силой тряхнувшие ее слабое тельце, вернули ей куда большую ясность и злость. Свет тащил ее к другому выходу с обратной стороны, не зная наперед, ждет ли их там засада – но засады не было. Люди еще не знали про другой вход. Когда ровный круг отверстия ослепил их, как вышедшее из грозовой тучи солнце, Свет рухнул, и больше не поднялся. Напрасно, придя в себя от кислорода, Белая тянула его за шерсть, и вытащила-таки наружу. Веявший с долины вольный степной ветер уже не мог помочь ему. Подыхая, захлебываясь обильной слюной, он до последнего, хрипло и судорожно пересказывал ей все, что знал о рае. Глаза его поминутно закатывались, он дергал лапами, но твердил, пока мог, одно и то же - о том, что она – белая волчица, и должна собрать свою собственную стаю. Неизвестно - говорил Свет - суждено ли ей открыть рай, но она должна попытаться, и обязательно должна туда идти всю жизнь. Белая смотрела на него – совсем еще молодого волка, сильного и отважного, и сердце ее пылало. Он издох, повторяя ей снова и снова о рае, и фанатичный блеск его глаз часто потом освещал ее сны.
Как бурный поток – во весь дух – летела она с горы, прочь от пещер, и все твердило ей, что он не должен был за нее умирать, а в самом звуке срывающихся из-под лап камней, слышался отзвук его больших скачков. Она упала где-то в колючем кустарнике, и уснула, все так же шевеля лапами – бежала.
Открыв глаза, Белая увидела рядом с собой прекрасные цветы на колючем кусту; она точно помнила – когда засыпала, их не было. Бледный цвет едва уловимо отливал розовым отсветом, и над травой плыл густой и приятный аромат. Цветы полностью скрыли весь колючий куст с темно-зелеными, подчерненными, рваными листьями, и Белая в радостном удивлении смотрела на него. Она долго любовалась цветущим кустарником, и ночной ветер остужал приятно и нежно; светила растущая луна, и в густом серебряном сиянии ее все искрило тысячей брызг; а звезды, собравшись около луны блистающим венчиком, призывно моргали Белой из своей бархатной глубины. Белая тихо завыла; всю ее точно обхватило сияние луны и звезд, сплетенные, перемешанные, дивные. Она хотела встать – и проснулась – ей так показалось, потому что исчезли с куста цветы, а звезды более не были собраны в ослепительный венок, но едва приметными точками рассыпались по облачному небу. И вот тогда Белая увидела, что ночь – это тоже волчица. Это было такое ослепительное открытие, что Белая даже зажмурилась. Но она отчетливо видела черную волчицу – нежную и тихую, озаренную тем самым звездным венцом, бегущую по лунной дороге на землю. Белая кинулась вперед, к белому лучу, и провалилась в колючие заросли кустарника, лишенные цветов и аромата ночи. Обдирая лапы, выбралась она обратно, но луна уже снова была грустна и нема, исчезла кованная серебром дорожка, и только лучезарный, агатово-черный взгляд волчицы, стоял перед взором Белой.
Долго она сидела у колючего куста, долго смотрела на небо. Глаза ее сияли. Потом волчица поднялась, и отныне шла.
Она стала искать волков для своей стаи. Напоминала им о рае, пересказывая слышанное от Света, но обычно встречала равнодушие. Волки, еще готовые идти в рай, обычно собирались в стаи и шли; Белая была рада, встречая таких, и, возможно, присоединилась бы к кому-либо из них, но Свет говорил ей, что она должна собрать свою стаю, а не следовать за чужой – ведь так она поможет тем, кто не пойдет без нее. Да и чутье говорило то же. Но волки-одиночки, или осколки распавшихся стай – несколько особей, живущих вместе – обычно бывали равнодушными и усталыми, а часто и совсем разуверившимися. Время шло, Белая ходила по городам в человеческом облике, и искала. Она не думала о времени и ни о чем не спрашивала себя. Как счастье приходили иногда сны – чудесные, неповторимые. И Белая шла дальше, помня о них. А потом вдруг исчезли звезды.
Однажды Белая пробежала порядочное расстояние, и, найдя себе укрытие в скалах, улеглась там на краткий отдых. Проснувшись, увидела, что вход в пещеру, где она спала, совершенно слился со стенами пещеры – наступила темная ночь новой луны. Белая отправилась в путь, и видела только бледные точки звезд за густой завесой облаков. Такими бледными она видела их еще несколько ночей. Потом звезды исчезли. Белая вначале думала – это из-за облачности – днями шли тоскливые дожди. Но вот они закончились, небо стало ясным. Луна взошла полной, но в ее оттенке появился теперь розовый отлив, потом стала снова убывать, и вновь исчезла. Но звезды больше не появились – Белая тщетно искала их. Тогда дорога и завела ее в Брилль-сити
Нельзя сказать, чтобы другие города никогда не поражали ее чудовищными порядками, убогой серостью или глухой безысходностью; смерть и страдание, добровольное самоограничение слепого скудоумия, не желающего видеть ничего за каждодневной тщетой – все это и прежде видела Белая. Но Брилль-сити был просто кошмаром, апогеем абсурда, что придумали люди: здесь все было обнажено, не сокрыто. Здесь просто больше не было чем прикрыть собственное убожество, но никто в этом и не нуждался, и не знал, не помнил об этом. О волках здесь слыхом не слыхивали, потому пробраться даже на верхний ярус не составило никакого труда; в своем человеческом облике Белая как раз и походила на девушку из обслуги аристократов. Она прошлась под багряно-красным, на тысячные доли распыляющим солнечный свет, куполом города-кристалла, но задерживаться там не стала. Дыхание становилось тяжелым от затхлого запаха этого места – затянутые в специальную искусственную кожу поверх собственной, жители говорили только о вещах, металлах и расположении аристократов к тем или иным семьям. Все были очень похожи, хотя старались сильно отличаться костюмом и прической, по сути, являвшимися вариацией одного и того же; и все думали, что отличаются. Под красным куполом, где ослепительно сияющие ярусы были соединены цепями серебрящихся движущихся лент, Белой было невыносимо, и она сбежала ниже.
Купол здесь был прозрачный, накрывающий город полусферой – такие она видела часто, они в целом распространены в городах. На середине второго городского кольца купол вовсе исчезал, что ей казалось счастьем, а местных жителей приводило в отчаянье – все мечтали переселиться под купол, это считалось важным, и все неустанно работали на то, чтобы при очередной зачистке роботы-сканеры переселили их под купол, сочтя достойными. Роботы-сканеры, как скоро узнала Белая, были специальными приспособлениями, созданными местными аристократами. Они включались раз в год, и проверяли каждого жителя на соответствие по ряду характеристик месту проживания. Если показатели не совпадали – человек водворялся на положенное ему место – как ниже, так и выше занимаемого – роботы были всего лишь машинами, считывание информации происходило по весьма точной программе, и смухлевать нечего было и думать. Но никто и не думал. Просто весь год работали над повышением собственных качественных характеристик – или хотя бы старались не допустить понижения. Здесь было находиться еще тяжелее, чем в верхнем городе, потому что жители, принимавшие Белую за высокопоставленную особу, неустанно лебезили перед нею, и их похожие друг на друга лица, по очереди встававшие перед нею с неизменно почтительным выражением, вызывали у нее брезгливое негодование.
В нижний город, лишенный, конечно, всякого купола, она шла с тяжелым сердцем. Можно было вовсе уйти из этого проклятого места, но что-то вело ее туда, хотелось дойти до конца. Только ступив в ряды мрачных котлованов, распростертых под открытым небом, Белая стала ловить на себе изумленные и пронзительные взгляды обитателей нижнего яруса. Они были лишены черт лица, грязны и часто увечны, и сияющие глаза Белой, ее ослепительная кожа и сиреневые волны волос, заставляли обитателей мрачных жилищ покидать свои стены и почтительно толпиться в стороне, исподлобья глядя на нее. Так ходить было невозможно. Вернувшись на второй ярус, она вторично хотела покинуть город; не было ни малейшего желания рассматривать страшные картины убогого и бессмысленного быта, но проходя мимо базара, увидела, что кто-то выбросил выцветшую хламиду, прорванную в некоторых местах. Стянув ее, Белая укуталась с головы до ног, и снова отправилась в нижний город. Теперь ничье внимание она не привлекала.
Картины здешней жизни в своем голом абсурде представали перед Белой: земельно-ржавые котлованы, наполненные какой-то рухлядью, которую никогда не выбрасывали; кучи отходов с двух верхних городов – их привозили сюда; крайнее убожество жизни – пропитание не столь скудное, сколь отвратительное – большей частью, отбросы. И - вожделенное взирание вверх, на возвышающийся второй ярус. Первый, Верхний, только каким-то заоблачным миражом реял высоко вдали. Стоя посреди этой разрухи, бессильно дрожа от едва сдерживаемой слезной ярости, Белая взметнула пылающий взор на белесое полуденное небо, густо затянутое навалившимися на город облаками. И тут – точно вспышка – полоснул ее по лицу ответный, жаркий и ясный взгляд. Она увидела его сразу. Он сидел верхом на какой-то бочке, и курил, и резкие черты его красивого лица потрясли ее. У обитателей нижнего яруса лиц как таковых не было – все они были точно вытерты на один манер. А у этого мало того что было лицо, да еще изумительной красоты, словно резное; его глаза были синего цвета – неправдоподобно яркого, а длинные светлые волосы, порядком перепачканные, вились воздушными волнами. Взгляд Белой скользнул ниже – и застыл на обрубках рук, торчащих из грубой войлочной накидки. Руки были спилены до самых плеч. Однако человек сидел на бочке в весьма расслабленной позе, тоже не свойственной обитателям этих мест – не только нижних ярусов, но и вообще жителям Брилль-сити. Сидел, и не сводил с Белой испытующих, измученных глаз. Когда она посмотрела на него, он подошел – и походка его сохраняла следы спокойной уверенности, свойственной этому человеку прежде. Сквозь клубы дыма его насмешливое лицо казалось еще более утонченным и грустным.
- Смотришь на руки? – спросил он. – Видишь, что осталось? Наследие дурной привычки. Я и здесь не могу от нее отказаться.
- О чем ты? – спросила Белая.
- Об этом. – он красноречиво пошевелил торчащей во рту сигаретой. – А ты сейчас прокололась. Местной не стоило бы объяснять. Вредные привычки – тоже повод для ссылки сюда, хотя теперь страшно редкий. Алкоголикам зашивают рты, курильщикам – отрубают руки. Каждый получает за свое. Так и живем здесь.
- Ты здесь недавно? – прямо спросила Белая. – Сверху?
Он поглядел на нее в упор, и улыбка из его глаз исчезла.
- Нельзя вот так сразу. Имей это ввиду. Что ты сразу мне так доверяешь?
- Потому что у тебя есть лицо.
Он поглядел на нее, и тоска, выплеснувшаяся из синих глаз, вдруг расцвела ясной и терпкой от слез улыбкой на его тонких губах. Он выплюнул окурок, и тихо выдохнул:
- Сумасшедшая.
Они пошли по улице вдвоем, не сговариваясь, и завернули за угол, в какой-то тупик, где валялись разбитые ящики и тухлая рыба. Здесь Белая осмелилась снять хотя бы с головы надоевшую дерюгу, и ее новый знакомый в восхищении уставился на блестящие темно-сиреневые волосы, сплетенные в сотню тонких косичек.
- Какая… - произнес он тихо. – Вот и наказание – я не могу даже до края твоих волос дотронуться. Знаешь, ко всему здесь привыкаешь со временем – к боли, к горю, к отсутствию рук… Но иногда это ощущается сильнее – чтобы не забывал о другой жизни, наверно. В этом наказание. В этом смысл – по крайней мере, для меня.
- Откуда ты здесь оказался? – спросила Белая.
Но он стоял, молча прислонившись к стене, и открыто любовался ею, задумчиво, как любуются отражением в пруду. Раздался шум возни, и в облюбованный ими закуток ввалились несколько человек, еще молодых. Они вкатились тесно сцепленным кубарем – дрались из-за чего-то. Мгновенно набросив на голову капюшон, Белая бросилась было разнимать их, но зубы нового знакомого впились ей в шею прямо-таки волчьей хваткой – она даже опешила.
- Не смей лезть! – исступленно зашептал он. – Здесь никто ни во что не лезет и никто никого не разнимает! Брось эти штучки! Пошли отсюда, поищем более тихое место.
Они снова тащились узкими загаженными улочками и рядами котлованов – на восточную окраину жуткого третьего яруса. Там опустились они на какие-то раздолбленные ступеньки, ведущие вниз, к огромной мусорной куче. Белая примостилась на широкий выщербленный парапет, и ее знакомец, усевшись рядом, попросил:
- Сними, пожалуйста, капюшон. Я так давно такого не видел.
Она сняла. Он смотрел какое-то время не отрываясь, и — все с большей нежностью. Потом точно болевая судорога искривила на миг его лицо, и он, ловко вертя гибкой шеей, достал сигарету. Положил ее на парапет. Потом достал коробок, из него – спичку. Все это он проделывал зубами, и все мероприятие стоило ему значительных усилий. Белая наблюдала за ним вконец ошеломленная. Человек, тем временем, высек спичкой о камень огонь, пока она горела – схватил в зубы сигарету, поднес ее к огню, и судорожно глотнул дым. Только потом он поднял покрасневшие глаза на Белую. Выражение ее лица заставило его горько, болезненно усмехнуться.
- Ну да, - точно про себя сказал он. – Шлак, а не человек, верно?.. Может, все это устройство – адской машины этого города – может, в этом есть что-то здравое?
- Нет! – Белая нервно дернулась. – Зачем ты это делаешь?
Он глубоко затянулся несколько раз, потом сказал:
- Я не из этого города, как и ты. Я из… В общем, из высокопоставленной семьи города, которого больше нет. Я оказался здесь как гость – как дорогой гость – после того, как пал мой город. Я был знатен, выгоден, много чего знал… Только они так и не поняли, что я знаю на самом деле.
Он помолчал, и посмотрел на небо. В выбеленной солнцем вышине где-то за облаками парила птица. «Неужели, он ее видит?» - пронеслось у Белой. – «Ведь люди же не могут… Ведь он не волк…»
- У нас уже давно не видно звезд. В моем родном городе было видно. Ты давно их видела?
- Они пропали. – хрипло ответила Белая. – Я ищу их уже несколько месяцев, но их нет.
- Значит, это не только здесь. Я когда-то… Я часами любовался ими с помощью разных приборов – собирал очень мощные, с многократным увеличением. Я мечтал… увидеть иные миры… Я всегда мечтал увидеть рождение новой Галактики. – признался он, как-то неловко улыбнувшись. – Местные… Ты поняла, почему они хотят жить под куполом?
- А почему?
- Так там же нет крыш, как и здесь. Как и здесь… Такие же котлованы, только более обустроенные - все должно быть на виду – я думаю, с этим ты во многих городах сталкивалась – где-то камеры слежения, где-то чипы вшивают, где-то как у нас – бараки без крыш. Купол – единственная их защита от дождя и снега, которых они уже не понимают. Как не понимали звезд, когда те еще были видны. А как по мне – лучше уж дождь и снег, чем купол. В нижнем городе все же больше жизни, только они этого не видят.
- Так ты что, добровольно сюда ушел из верхнего города?
- Не совсем. Хочешь послушать, фиолетовая леди? – он напряженно заглянул ей в лицо. Болевая судорога снова исказила его черты, и он повторил свою мучительную операцию по закуриванию.
- Не надо!.. – запротестовала было Белая, но он блеснул на нее глазами:
- Вот это ты брось! Молчи! Не понимаешь… - выпустил струю едкого дыма, снова поглядел на небо. Белая знала, что высоко над городом кружила птица, но ему откуда это знать? А он словно проследил траекторию описываемых ею кругов… – Ты знаешь, что люди произошли от волков? – спросил он резко.
- От… волков? – Белая замерла.
- Да. Все – кроме аристократов. Есть даже те, кто был волком, но забыл об этом – есть и такие. Откуда я это взял? У людей есть книга… Она называется «Книга луны». Это для людей, написана она странным аристократом, узревшим истину, волкам такая книга была бы не нужна… Да, я не спросил, ты веришь в волков? А то, может, зря я тут… Так веришь? – его синие глаза уперлись прямо в нее, и Белой вдруг показалось – это смотрит волк.
- Я верю в волков – четко ответила она, не опуская внимательных блестящих глаз.
- Хорошо. Тогда продолжу. Город, откуда я родом… Да ты слышала, верно – Нордрим – расположен был немного к северу отсюда. Он был невелик, и армия его была немногочисленна. Но это был влиятельный город, очень. Аристократы нашего города были сведущи в магии как никто, уступая одному разве клану – Дарсия. Остальные в подметки нам не годились. Я… Любил знание. Много занимался магией, но более всего меня интересовали звезды. Мечтал… Мечтал увидеть рождение новой Галактики, нового мира… Я всегда был не таким как аристократы – им никакого дела не было до рождения иных миров. А я любил создавать сам и всегда восхищался созиданием других, настоящим, живым созиданием, любил искусство – настоящее искусство, живое. Я играл на разных инструментах, писал, рисовал… Жизнь я видел в искусстве и без него почел бы себя в аду. Не понимал тех, кто мог жить без этого, но таких я, впрочем, и не встречал тогда… Впрочем, я мало с кем общался. Жил для себя. В своем мире. Благо, никто не мог мне помешать. – он закашлялся, давясь бычком, и улыбнулся. – Кроме меня самого. Я очень глубоко любил знание, и моя любовь была вознаграждена взаимностью. Я мечтал увидеть рождение нового мира, и для этого изучал звезды; именно эта мечта заставила меня обратиться к «Книге луны» и легенде о рае, о рождающемся мире, который откроет волк… Изучая «Книгу луны» и волков, я понял многое... В тот вечер – это был вечер, и я помню, что звезды были как-то особенно ярки, и Вечерняя Звезда горела пронзительным голубым огнем – в тот вечер я… Я вот не могу решить – умер я или родился? И я, знаешь, фиолетовая леди, я испугался. Что я должен был делать со своим знанием? Как я должен был отныне жить?! Вдумайся в это!.. – он быстро приблизил лицо к ее лицу, точно желая силой воли передать ей свои помыслы, или ощущения и страхи тех дней. – Говорить истину людям! – он умолк на мгновение, и по лицу его волнами перебегали бурные, метущиеся мысли. – Птица… Она разбилась о решетку… - забормотал вдруг он. – Я долго смотрел… Это был сокол. Я смотрел на его яркие перья, и мне было страшно. Я не хотел разбиться также, как он. И я… ничего не сделал… только…
Он повесил голову, и как-то подергивался, что-то лепеча; потом снова вскинул глаза на Белую, и взгляд его обрел осмысленность, а речь опять стала связной:
- Я не хочу вдаваться в подробности – это гадко и ни к чему тебе. У меня нет рук не потому что я курю, а потому что я ничего не сделал… Узнав о рае, я обязан был изменить свою жизнь и свое искусство посвятить правде и раю. А я ничего не сделал – из страха. Не только перед аристократами – мне самому страшно было верить до конца в единственность рая. Это меняло слишком многое. Местные аристократы поняли мои взгляды, только они им не верят, конечно; сочли меня опасным – и вот я здесь. Но право… Здесь мне нравится больше, здесь хоть небо есть. Под красный купол ни за что не вернусь – если бы даже и звали.
- Почему ты не уйдешь совсем?
- Мне не дадут. Здесь меня оставили в покое, но если попробую уйти из города… Да и – куда? Зачем?
Он поглядел на нее странным больным взглядом, но что-то особенно прозорливое светилось в нем, и Белой опять показалось, что она видит перед собою волка.
- Кто ты? – спросила она. – Аристократ?
- Кто я? Пленник третьего уровня – и все.
- Как тебя зовут?
- Тебе это ни к чему. – он посмотрел на нее ласково. – Уходи отсюда. Если б ты знала, как я рад, что тебя встретил.
- Давно ты здесь?
- Давно.
- Пойдем вместе. Пойдем отсюда.
- Никуда я не пойду. Не понимаешь? Я ведь сам виноват. Мне ли бежать теперь?
- А, ну да. – она кивнула, всей душой понимая его правоту, но сердце ее разрывалось.
- Когда миру придет конец, волки откроют рай. – вдруг сказал он, и Белая вздрогнула. – Многие считают, что это будет рай только для волков, или вовсе не рай, или что-то еще такое глупое. А я вот знаю, что обязательно откроют. И это будет рай для всех.
Белая подняла на него огромные и черные в эту минуту глаза. Ей уже хотелось сказать ему, кто она или даже предстать в истинном облике. Что-то в его лице удержало ее на миг, а после послышались голоса и шаркающие шаги. Двое жителей тянули груженую какой-то гадостью телегу, и вяло переругивались. Когда пара прошла, утянув за собою свое скрипучее имущество, синие глаза вновь печально глянули на Белую:
- Уходи отсюда. Из города, совсем. Тебе это ни к чему. У тебя другая дорога.
- А ты? – тихо спросила она.
- А я останусь. Я должен быть здесь. Пойдем. – он поднялся, и как-то особенно властно прозвучал его голос, и глаза блеснули. – Ты должна идти.
Они прошли немного, и подошли к восточной стене. Белая подумала, что если она при нем прыгнет на стену – а именно таким образом она и попала сюда – то он, конечно. все поймет.
- Сними еще раз капюшон. – попросил он, и когда она исполнила его просьбу, приблизился, и понюхал ее волосы. – Вот так. Знаешь, я ко всему здесь уже привык: и к грязи, и к беде, и к отсутствию рук… Только к несправедливости привыкнуть никак не могу. Но мне ли говорить о справедливости? Вот я и хочу… заслужить право говорить. – его голос хрипло сорвался.
«Сейчас я прыгну на стену, и он все поймет» - подумала Белая. Но синеглазый резко сорвался с места, и бросился прочь. Конечно, она могла бы догнать его в один не слишком большой скачок… Но не для того он так бежал. И Белая, сбросив с себя серую дерюгу, прыгнула на стену и со стены – прочь из города. Страшный третий уровень остался позади, и кровавое зарево над кристаллом больше ее не пугало. Она посмотрела через плечо на оставленный город, и помчалась прочь.
А в городе, привалившись к бетонной стене, синеглазый остервенело тащил зубами пачку из нагрудного кармана. Прижал ее подбородком к стене, и разорвал, как сумел. Сигареты и табак посыпались наземь. Отплевываясь, он вернулся к восточной ограде, и долго смотрел на стену, с которой соскочила Белая. Он не улыбался, но его глаза были счастливыми.
Белая же, преодолев значительное расстояние, устроилась отдохнуть среди каких-то обтесанных камней. Именно тогда ей приснился сон, который потом вспоминала она снова и снова. Снился ей удивительной красоты мир – чистый и заснеженный. Миллионы водопадов искрились там, холодные даже по виду; в сиянии многих светил их воды были подобны золотым и серебряным лучам. Она гуляла там какое-то время, ощущая свежесть – но не холод. Студеной была только вода, а снег – необычайно чист и мягок, и холодным он не был. Она долго бродила по нему, а когда проснулась – поняла что ей легко будет идти. Но не в город. Больше не будет городов.
С тех пор Белая все бежала по пустыням и еще оставшимся лесам, в некоторых оставаясь на время. Дважды была у холодных мертвых морей. Везде был лед и разруха, война и страх. А ей помнилось чудо множества водопадов, помнились лунные цветы и черная волчица в венце из звезд – и она шла. Искала звезды.
Однажды она стояла на едва приметной под толстым слоем снега дороге, и сквозь снегопад старалась разглядеть небо. Тихий скрип сказал ей о том, что рядом кто-то из своих. Медленно отведя взгляд от неба, увидела Белая ярко-желтые огни глаз напротив. Они горели ей сквозь снежную стену, как две лучины – золотые, узкие, как клинки.
- Ты идешь из города? – у волка был глуховатый, низкий голос.
- Нет. – ответила она, пораженно глядя в золотые всполохи его глаз. – Я избегаю городов.
- Не знаешь, есть там чем поживиться?
- Я же сказала, что не знаю.
Она пошла прочь, но эти глаза точно прожгли ее. Она с трудом заставила себя не оглянуться. Он откроет рай? – мысль навалилась горячей волной, и не отпускала.
Не прошло и месяца, как она нашла этого волка в лесу, в сугробе, и сугроб тот был черен от крови. Белая, не мешкая, разожгла костер, и отогревала волка собой – тот был страшно изранен. Это был сильный серый волк, множество шрамов на его теле свидетельствовали о богатой биографии. Был один и во всю грудь – крестом. Белая долго на него смотрела.
Белая верила, что волк выкарабкается, и не зря. Его звали Коготь. Его желтые глаза, чаще всего горевшие нестерпимо жарким золотым огнем, немного напоминали ей глаза Света. Но в целом он был совсем иной. Совершенно… Он сколачивал в городах банды из людей, и грабил продовольственные эшелоны. В насмешке, неизменно звучавшей в его глуховатом голосе, была и горечь разочарования, и нежелание возвращаться в прошлое, даже мысленно. Он давно был один, и Белой виделась в его прошлом какая-то тьма. Ее помрачение относительно Когтя длилось недолго: не таким будет тот, кто откроет рай, это Белая поняла быстро. Коготь, вероятно, считал, что рай не для таких как он. Говорить с ним об этом было бессмысленно, как ей казалось. Он одиночка, и частью ее стаи никогда не будет. А переубедить его она вряд ли способна.
В благодарность за спасенную жизнь, Коготь стал приносить ей из города еду. Такую благодарность она принимала спокойно – волки должны помогать друг другу, это инстинкт, и общалась с Когтем с удовольствием и часто. Однажды только он пропал надолго, перед тем, как явился как-то вечером, чтобы сказать ей, что люди приняли ее за собаку, и хотят поймать. Но в городе внезапно оказались еще и солдаты, и если бы не Коготь, они убили бы ее – она была не готова к серьезному преследованию, расслабилась. Коготь помог ей, вывел из оцепления, и Белая тогда пошла с ним в город.
- Спасибо тебе. Я бы попалась, если б не ты. – она слегка тронула его лапой, и улыбнулась ему, но он остался мрачен, и это стерло ее улыбку. - Я понимаю, это просто инстинкт.
- Это не просто инстинкт. – неожиданно сказал Коготь очень спокойно и сухо. – Но это ничего не меняет.
- Не просто?.. – Белая вскинула на него глаза, сразу даже не поняв значения сказанных им слов. Он выглядел еще более закрытым, чем обычно, и все же она вдруг стала понимать.
Уже в человеческом логове Когтя, пока молча ела предложенную им пищу, Белая впервые заметила, что огонь его глаз обращен на нее; и как он смотрит исподлобья – мрачно, тяжело, но с готовностью сделать для нее все на свете. Она съела все до крошки, и спокойно уснула у него, желая показать ему, что благодарна, и относится к нему хорошо.
Среди ночи Белая проснулась. Когтя где-то носило, ей же нужно было идти. Она услышала непреодолимый зов ночи – тот один голос, за которым она следовала. Глянув с городской стены, она увидела рваное кольцо оцепления вокруг леса, и в ней проснулся задор. Белая решила хорошенько поводить за нос людей – теперь, благодаря Когтю, она поняла охотничью манеру солдат, и была во всеоружии. Она напоказ, белым сполохом метнулась к лесу, оставляя заметные следы, и, ловко проскользнув сквозь кольцо, как будто бы скрылась в лесу. На самом же деле заморочила голову – и, метнувшись в сторону, не шевелясь лежала в глубоком снегу, поодаль. Ее белая шерсть совершенно слилась со снегом. Она видела, как солдаты подожгли лес, и пока они там суетились отползла подальше. Спустя время повалил густой снег, Белая улыбнулась своему везению, и преспокойно побежала прочь, зная, что теперь ее совсем не видно.
Она снова бежала заснеженными полями – бежала на юг. Вернулись неотступные мысли о собственной стае. Белая не могла знать, что произошло с Когтем: как метался он по горящему лесу, как звал ее, как думал, что она погибла. Но отчего-то забыть его не могла, и, нет-нет, да и вспоминался ей желтоглазый суровый волк, и золотой всполох в его взгляде очень живо помнился Белой.
Теперь ей встречались волки, готовые следовать за ней. Первым был косматый, заросший, с заплывшим глазом, Сильный. Они столкнулись в одном из оставшихся лесов, самозабвенно преследуя козу, видать отбившуюся от стада. Добычу разделили поровну, и дальше пошли вдвоем. Сильный не то чтобы вовсе не слушал о рае – ему просто нужна была компания. Он немного посмеивался поначалу над мелкой волчицей, Белая принимала его игру, не обижаясь на покровительственный тон. После того, как она вытащила его увесистую тушу из пропасти, Сильный совершенно переменился. Белой думалось – в тот день он понял больше чем счел нужным показать.
Следующей присоединилась волчица Шахара – иначе, Черношейка, но она предпочитала свое имя на северном наречии. Темно-серая, почти черная, с черным пушистым воротником, она пришла откуда-то с крайнего севера, и не хотела говорить об этом. Только спустя очень долгий срок Шахара призналась Белой, что на крайней земле такое зло, о котором вовсе упоминать не стоит. Потом добавились еще: отец и сын – Захват и Всполох; мрачный одиночка, уже седой Ленивец, бомжевавший в одном из городов; пришли еще волки. Все шли в рай: сомневаясь, не веря, ругаясь, устраивая абсурдные дрязги. Белая пыталась собрать их воедино – рассказывала о рае то, что говорили ей когда-то Седой и Свет; но это мало помогало. Все разуверились, все устали и почти не верили в рай. Больше других помогала Шахара, в ней Белая чувствовала поддержку, но и она шла как-то нехотя.
Каждый раз, когда ее небольшая стая спала, Белая уходила подальше, и смотрела в беззвездное небо. Она не знала, что делать, куда ей идти, но с отсутствием звезд смириться была не в силах. Куда ей было вести свою метущуюся стаю? В городах заведомо не было рая. Вне городов не было пищи, и волки часто шли, по неделе голодая. Тогда стая злилась и роптала, особенно молодой Всполох, которому все же пришлось отведать острых клыков Белой. Она старалась быть вожаком, как предначертано ей было судьбой, наградившей ее ослепительно-белой шкурой. Раньше она не придавала этому такого значения, а теперь вот поняла, какая это ответственность и каждодневная каторжная работа; ей тяжело было думать за стаю, контролировать всех, контролировать собственное дурное настроение, искать пищу… но все ж таки она была белая волчица.
Белые волки – князья волков. Иметь белую шерсть – значит обладать огромной ответственностью от рождения. Она теперь отвечала за семерых, следующих за ней, и единственное, о чем стоило думать – как довести их до рая. Только во время сна стаи позволяла себе Белая воспоминания о давних чудных видениях, об агатовых глазах черной волчицы; и о других глазах – как расплавленное золото, преследующих ее повсюду. Она не могла забыть Когтя – не могла и не хотела. Странно, но лишь теперь она стала думать о нем, чего не было, пока он находился рядом. Спорила с ним мысленно, советовалась, как вести стаю. Нет, он ничего не отвечал. Только смотрел на нее желтыми глазами, и ей становилось спокойно. Решения она принимала сама – а Коготь просто был словно все время рядом.
Белая не знала, что далеко от тех мест, где прокладывала себе нелегкий путь ее новая стая, Коготь повстречал белого волка, чья судьба была – открыть рай. Он был из тех, кто помнил лунные цветы живыми. Но Белая упрямо шла на запад.
Когда все засыпали, она подолгу вглядывалась в темноту молчаливых небес. Только всполохи зарниц иногда освещали их; луна все больше краснела, наливалась – это стали замечать все; стая нервничала. Когда Белую спрашивали о красной луне, она упрямо сжимала челюсти, и шла дальше, разве лишь скупо бросая несколько итак известных каждому волку слов. Вопросы, сомнения – все громоздилось перед нею такими высокими стенами, взять которые можно лишь молчаливо и в одиночку. Ночь сходила на умирающую землю, и Белая спрашивала: «Скажи, правильно?». Ночь молчала. «Куда я иду? В рай? Куда я их веду?». Черное небо молчало; звезд не было; багряная луна свисала все ниже – еще немного, и с нее начнет капать сок, как с переспевшего плода.
В это же время, молчаливый, мрачный Коготь, точно так же уходивший от своей стаи вечерами, смотрел в небо исступленно, желтыми, как луна, глазами, и видел там желтую луну, как будто смотрелся в неподвижную черную воду прошлого. Он не искал более доказательств, а верил, что Белая спаслась. И все же, в пылающей лунным пожаром ночи, Коготь видел тот лесной пожар, и волчицу с черными глазами, а в них - ее отстраненную, мечтательную улыбку. Луна в небе – его желтый глаз в бездонной черной воде ее взгляда. И Коготь улыбался тихо. В рай он шел к ней – без нее рая быть не могло.
… Белая лежала на высоком камне, равнодушно разглядывая голые верхушки больных сосен. Недавно улеглась вьюга. Еды стая не видела уже около недели.
- Куда мы идем? – вдруг мрачно спросил Захват, и отстраненный взгляд Белой озлил его еще больше. – Почему мы вообще за тобой идем?
- Может, потому что вы идете не столько за мной, сколько в рай? – ровно ответила Белая.
- А ты знаешь, где рай?! – ощерился Захват. – Ведь ты же не знаешь! Я отвечаю не только за себя, а и за сына – он еще щенок.
- Вы для меня оба члены стаи – щенки или взрослые – не важно. Я веду вас в рай.
- И где он?
- Я не знаю. Узнаем, если придем.
- Почему это ты ведешь? Почему мы вообще должны идти за Белой, она знает столько же о рае, сколько и мы.
- Но не все рождаются белыми. – возразила спокойная Шахара. – Это знак – все, кажется, знают с рождения, кто такие белые волки. Белая – вожак от рождения, она ведет нас в рай и мы должны идти за ней, потому что если кто и приведет – то она, а не кто-то иной, что не понятно?
- Не понятно, почему именно она – ведь Белая не единственный белый волк на свете. – буркнул Захват. – Я не слишком доверяю твоему чутью, Белая, и потом – у меня сын.
- Отец! – встрял Всполох. – Но я верю Белой, просто…
- Ты щенок!
- И я верю! – отозвался Сильный. – Ничего не знаю о рае – есть он, нет, но если б не она – я бы никуда не шел, так и сидел бы на хвосте между лесом и городом. Так что я с ней до конца. Мне все равно, куда идти.
- А мне нет. – злобно отозвался Захват.
- Отец!
- Скажи, Белая, - спросила вдруг Шахара, и ее золотые глаза светили так, как будто лился золотой дождь, как будто луна плакала. – Как ты ориентируешься? Только по инстинкту?
- Даже не по инстинкту. – покачала она головой. – Я не знаю, куда идти, и сразу это вам говорила. Просто не идти я не могу.
- «Даже не по инстинкту»! – передразнил Захват. – Так и замерзнем.
- А что, лучше жить на городской помойке? – неожиданно вскинулся Всполох.
Тут же тяжелая лапа отца отшвырнула его к высохшей сосне, но в тот же миг перед ощеренной мордой Захвата возникла Белая – со встопорщившейся шерстью и горящими углями глаз. Маленькая белая лапка полоснула Захвата по нижней челюсти, оставив четыре ровных следа.
- Не смей!.. – сказала она тихо и четко – Здесь, кажется, еще я распоряжаюсь, не стоит забываться, Захват. Ты пока что член стаи.
Волк не решился рыкнуть в ответ, выступить открыто против. Но Белая видела, что он почти готов. Вспрыгнув на камень, где лежала до этого, она сказала:
- Я, кажется, была честна с вами. Никто не знает, где рай, но я хочу идти туда и вести за собой свою стаю. Вы добровольно стали моей стаей, никого я не принуждала. Я хочу, чтобы все вы увидели рай. Получится ли? Не знаю. Захват, если тебе нужны гарантии, что я приведу вас в рай – то я их дать не могу. Но Сильный правильно сказал – альтернатива – сидеть на хвосте в захолустном человеческом городе или мертвом лесу. Если кому-нибудь это нравится – я не держу. Ведь это не волчья доля, и тот, кто избирает это добровольно – не волк. Мне в стае не нужны собаки – они пусть служат людям. Думайте.
Она спрыгнула с камня, и пошла прочь, в лес. Через пару минут, всего в несколько скачков ее догнала Шахара.
- Дело в том, - сказала она без обиняков. – Что они чувствуют твою неуверенность. Я прекрасно понимаю, что ты не можешь знать, как идти в рай, но лучше было бы, если бы ты постоянно нам об этом не напоминала. Стая нуждается в вожаке, а вожак должен отдавать приказы. Что он при этом думает – никого не касается. А у тебя на морде все написано, все твои мысли и сомнения. Так нельзя, Белая.
- Ты ведь тоже сейчас мне указываешь. Да нет, не объясняй. Я понимаю твои намеренья. Но я действительно не знаю, куда идти. Имею ли я право вас вести за собой? Мне так кажется, что имею, но вдруг я ошибаюсь?
- Я вот иду за тобой, и Сильный идет, и Серый, и Летун, и Всполох. Ты белая волчица. Этим все сказано. Мы должны следовать за тобой, раз тебя повстречали. Захват боится. Больше за себя, чем за сына.
- Я обещаю только дорогу, но не ее итог, Шахара. – прямо ответила Белая. – Знай это.
- Я знаю. – был ответ, и Шахара растворилась в тени кустарника.
Белая осталась одна. Она прошла лес насквозь, и вышла к опушке, кончающейся обрывом над человеческим поселком. Сидела до сумерек; деревня одевалась огнями, луна нависала уже совсем низко. Опасаясь привлекать даже случайное внимание, Белая приняла человеческий облик, и если бы кто-то и увидел ее – то лишь как тоненькую бледную девушку, чья кожа слегка мерцала жемчужным отсветом во мраке ночи, и темно-сиреневые волосы волною ложились на плечо. Огромные черные глаза были исполнены грусти. Она то и дело поглядывала на небо, и привычно повторяла «Забери меня, или укажи путь, хотя бы… Ну забери же…». Ночь молчала, и Белая давно к этому привыкла. Думала Белая и о Когте. «Не бойся быть одиноким» - сказала она ему однажды. Сказала, потому что он говорил ей об одиночестве, к которому привык и которое, по его словам, единственное только ему импонировало. Но Белая видела, что он понятия не имеет об одиночестве. То, что он шатается один – еще не одиночество. Ее одиночество было среди высоких сосен, среди туч, застилающих небо, среди непонимания; теперь она думала о Когте, и ей хотелось, чтобы он был в ее стае, но его не было. Зря, может, они не пошли тогда вместе? У него хотя бы всегда было решение. Она могла его убедить – теперь она поняла это – он тоже всегда хотел увидеть рождение нового мира.
Белая долго стояла у опушки, вернулась, и побродила по лесу, иногда прыгая на деревья, и снег летел с косматых елей ей на голову. Они не чувствуют в ней вожака, потому что она сама не чувствует настоящей ответственности за свою стаю. Она все еще ведет себя так, точно она одна, и только за себя отвечает, а о них думает только машинально. Позволяет себе раскисать – а должна прежде всего вселять в них веру и силы своим примером. Куда она их ведет? Она должна дать ответ – если не им, то себе. «В рай». В рай? Она снова поглядела на черный уголок неба, затерявшийся в верхушках старых сосен. Ей показалось, что там высоко, над облаками мелькнули птичьи крылья. В следующий миг темное крыло качнуло едва-едва верхушки сосен. Стая уже давно голодает, лес пуст… Белая кинулась по следу птичьих крыльев. Они чертили что-то в вышине, и скоро Белая оказалась все на той же опушке, где смотрела с обрыва на поселение внизу. Только теперь от поселения к лесу тянулась дергающаяся цепочка тусклых огней. Почему люди идут сюда?..
Забыв о птице, она кинулась обратно к своей стае, исполненная дурных предчувствий. Не было Захвата и Всполоха, их еще не успели хватиться, никто не придал значения их отсутствию – как и уходу Белой. В этот миг она поняла, насколько же разобщена их стая. По сути, это не стая вовсе. Белая вспомнила свою жизнь в катакомбах, их сурового фанатичного вожака, желтоглазого Света, остальных – между ними быть такого не могло, чтобы Седой просто так оставил стаю и бродил где-то без надобности, а в это время кто-то другой ушел по своим делам – просто потому что так захотелось. Волки свободолюбивые звери, но они всегда имели холодную голову и здравый смысл, именно он управлял всеми их действиями; для волка важнее всего интересы стаи.
Все это пронеслось перед Белой в одно мгновение. Приказав оставаться на месте, она кинулась обратно в лес; спустя немного времени Белая столкнулась с ушедшими волками – юный Всполох придерживал серьезно раненого в бок отца – с одного взгляда Белая поняла, что рана смертельна. Подперев шатающегося Захвата с другой стороны, они вдвоем дотащили его до места стоянки стаи, и по дороге Всполох рассказал ей, что отец потащил его добыть еды у людей, но их по-глупому обнаружили – они даже не принимали человеческого вида – Захвата подстрелили, и теперь люди идут по следу.
- Я навел людей на стаю. – хрипло сказал Захват, повалившись среди окруживших его волков. Он закрыл глаза, и с каждым выдохом кровь из раны лилась все сильнее.
Белая оглядела своих. В темноте сошедшей ночи волки застыли призрачно-серыми изваяниями – низкая багровая луна висела за лесом, и небо было совершенно темным. Белая увидела, что Всполох приметно дрожит, но старается ничем не выказать своих чувств; остальные волки были печальны, особенно Шахара.
- Не время для самообвинений. – сказала Белая, и вспрыгнула на камень. – Я не лучший вожак, но неважно, кто говорит истину, если это – истина. Ее говорит не обязательно самый умный или достойный – и умный, и достойный может заблуждаться. Я хотела всегда одного - чтобы вы шли в рай – в рай – а не за мной. За истиной. За нашей мечтой. Потому что мы – волки. Я только хотела, чтобы вы вспомнили об этом. Вы видели луну сегодня? Она огромная и алая, как кровь. Ручаюсь вам – это последнее полнолуние. Нам недолго осталось идти, поэтому – идите.
- Веди! – воскликнул Всполох. В его голосе были слезы.
Захват глядел прямо на нее, и глаза его воспаленно и возбужденно блестели; волки улыбались, во тьме засветились золотыми углями их глаза; но Шахара не улыбнулась.
- Сейчас вы будете уходить дальше на запад. – голос Белой внезапно налился металлом, и прозвучал неожиданно гулко, раскатисто. – Вы будете идти на запад, пока сможете. Я сейчас уведу людей, и вернусь к вам. Пока что вас поведет Сильный. Я догоню.
Она собиралась уже прыгнуть с камня, когда крикнула Шахара:
- Это неправильно! Ты – вожак, ты должна остаться с нами, вести до конца – каким бы он ни был! Уводить людей должен кто-то иной, я могу пойти, а ты…
- Молчать! – рыкнула Белая, в один скачок оказавшись рядом с ней, щелкнув зубами у самой ее морды. – Никаких возражений. Сильный, уводи стаю.
Ее голос прозвучал теперь вовсе иначе – как завывание вьюги в вершинах вековых сосен. Белая метнулась прочь, лишь на мгновение задержавшись, и бросив взгляд на Шахару. Та уходила за Сильным, помогая Всполоху тащить подыхающего Захвата. Белая улыбнулась, и улыбка ее была подобна вспышке, а сама она – ослепительному сгустку света во мраке леса.
Спустя мгновение мелькнула перед людьми белая молния. Раздался стрекот выстрелов, и бурная, радостная легкость захлестнула Белую. Она просто защищает свою стаю. Не нужно сложных решений, теперь все правильно. Сзади был уже искрометный огневой вихрь, слышался топот сотни ног по рыхлому снегу. Белая носилась среди темных стволов, петляя, все дальше уводя людей за собой.
… Далеко-далеко к востоку, Коготь вгрызся зубами в горло истекающего кровью Усатого, и помчался по крутому склону вверх; Коготь тихо рычал, чтобы не завыть, и не обернулся назад, где в расплывшейся кровавой луже застыли благодарно улыбающийся ему Усатый, и прикорнувшая у его лап Синеглазая – остались неразлучными навеки. Коготь прыгал по склону, и глаза его жгли ненависть и боль. Пробудившаяся память сменяла картины в его воображении – картины жутких городов, где жил, грабил, убивал; выжженных пустынь, пустынь снежных – голых, безлесых, где свободно дули ледяные злые ветра; видел Коготь и мертвые моря, с нависшими над ними железными цепями мостов, ведущих к островным городам; видел мертвых людей и волков – Усатого и Синеглазую, оставшихся навеки под скалой; видел гордого Клыка, и прекрасное лицо благоухающей Чезы; и – как всегда – белую мордочку сквозь густо сыплющийся снег, огромные черные глаза, мечтательные и блестящие – видел Белую. Красота уходящего, погибающего от зла мира, представала перед ним в эти мгновения, распускалась, как лунный цветок, пока он бежал по темно-серым скалам, изрезанным, будто гигантским ножом. Лунные цветы, водопады, золотые от света озера, тысячи солнц – он представлял это, твердил сами эти слова, и они точно расцветали в его воображении, являя ему уже иные картины. Вот это он и будет защищать. И он бежал во весь дух.
… Белая уводила охоту. Внутри нее что-то беспрестанно отсчитывало время – насколько далеко могла продвинуться стая с раненым. Белая даже не сразу ощутила, что и ей пробили лапу – собственно, это было неважно, она знала, сколько продержаться была обязана. Продержалась она дольше – а если бы не лапа, могла бы и вырваться – равнодушно подумала она, но бежать стало невозможно – на трех далеко не ускачешь. Она резко затормозила, взрыхлив снег, и тяжелые комья фонтаном брызнули во все стороны. Со склона к ней бежали люди, стреляя на ходу, и Белая укрылась за стволом, подпуская их ближе. Когда они были на расстоянии скачка, волчица молниеносно вылетела из-за дерева, и прыгнула на бегущего первым. Она заметила его исказившееся ужасом лицо, и взметнувшийся на нее ствол. Кто-то сзади был быстрее. Этот выстрел слился с общим грохотом, но Белая сложилась в прыжке пополам, перекувырнулась через голову, и упала навзничь в снег…
… Коготь привалился к скале. Из распоротого бока текло. Он понял, что это конец, но сумел принять такую позу, чтобы кровь сочилась минимально. Клык в молчании застыл над ним, и его черные в этот миг глаза лишь усилили боль Когтя.
- Иди! Спасай Чезу… - повелительно выговорил Коготь. Тот не двигался. - Иди! – гаркнул он из последних сил. – Иди же!
В глазах Клыка выразилась печаль и понимание. Белый волк сорвался с места, полетев вслед за черным, уносившим Чезу. Коготь посмотрел им вслед, и невесело рассмеялся. От этого кровь полилась с новой силой, но больше сдерживать это не имело смысла. Он поднял глаза к черному небу, озаренному раскалывающейся на куски луной, чей свет лился теперь на землю кровавым потоком. Коготь закрыл глаза, но все равно продолжал видеть этот хлещущий с неба кровавый ливень. Сейчас все здесь зальет. Все кончено. Накатило воспоминание – как протянул лапу, чтобы коснуться шерсти Белой, но – струсил насмешливого человеческого взгляда, и вышел… Сколько раз потом Коготь тянулся к ней во сне – и никогда, как и наяву, не мог коснуться.
- Все… Это все, Белая… - хрипло и спокойно сказал он черному небу, гладя его ослабевшей лапой. – Где же наш рай? Может, он еще откроет его, спасет Чезу, а? Иначе зачем?.. Ты, потом мелкий, потом Усатый со своей девочкой… Да и все это – лунные цветы, которые они сжигали, этот человек без рук, сожженный лес… Белая, где звезды, что ты искала? Может, ты их нашла? Белая, где ты?! – вдруг провыл он в черное небо, как в бездну, дном упирающуюся в луну – как колодец с кровью – подумал Коготь.
Раз Белая говорила ему о рае – значит, он есть. Он снова вспоминал выражение ее глаз, когда она говорила о рае, вспомнил, как оставлял ее спящей в лунном луче на широком подоконнике. Может, ее тогда забрала луна? Может, Белая просто растворилась в лунном луче, и не было никакого пожара, никакого леса?.. Это сейчас луна горит… Снова огонь…
… Упав, Белая видела черное небо. Большой его кусок был прямо у нее перед глазами, и можно было не слушать топот и крики вокруг, а просто смотреть. В вышине она вновь уловила взмах больших крыльев, и с улыбкой подумала о высоте непроглядного неба. Все кончено, стая ушла… Крылья чиркнули немного ниже, точно снижаясь. И тогда сорвалось с неба черное покрывало, и яркой вспышкой чистейшего серебра полыхнули драгоценные звезды. Белая дернулась, хватанула с усилием воздух, лязгнув зубами, и порываясь бежать вверх. Внезапный свет полыхнул во все небо …
… Небо вдруг вспыхнуло ярким огнем, и Коготь увидел повсюду звезды -радужные, переливающиеся светом, играли красно-синие и белые, ярко-золотистые, далекие – ясно-синие… Коготь обмер, не в силах дохнуть. В висках застучало, и радость вдруг прорвалась безудержным воем. Звезды были по всему небу – от края до края устлали его, и яркий световой всполох осветил новый мир…

@темы: волчий дождь, волки